— Стелла! — крикнул Аян. Судорожный смех сотрясал его. Он
бросил весло и сел. Что было с ним дальше — он не помнил; сознание притупилось, слабые, болезненные усилия мысли схватили еще шорох дна, ударяющегося о мель, сухой воздух берега, затишье; кто-то — быть може, он — двигался по колена в воде, мягкий ил засасывал ступни… шум леса, мокрый песок, бессилие…
Неточные совпадения
— Так-с; ну, а я отставной подпоручик Живновский… да-с! служил в полку —
бросил; жил в имении — пропил! Скитаюсь теперь по бурному океану жизни, как челн утлый, без кормила, без
весла…
— Вы меня ударили, — сказал Гез. — Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и
бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз — я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и
весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
(Несколько секунд сцена пуста. Слышны крики: «Не
бросайте камнями! Держите!
Веслом!» Смех. С левой стороны быстро входят Марья Львовна и Влас, оба взволнованные.)
Наконец Гришка кинулся в челнок и,
бросив на ветер еще несколько новых бессмысленных угроз, отчаянно махнул
веслом и полетел стрелою вниз по течению.
Кормщик наш в испуге
бросил кормовое
весло и признался, что он совсем не перевозчик и править не умеет; вихрь завертел наш паром, как щепку, и понес вниз по течению; бабы подняли пронзительный вой — и ужас овладел всеми.
«Лодку
бросает назад, — думал он, — делает она два шага вперед и шаг назад, но гребцы упрямы, машут неутомимо
веслами и не боятся высоких волн.
Гаврила от этого шепота потерял способность соображать что-либо и помертвел, охваченный холодным предчувствием беды. Он машинально опускал
весла в воду, откидывался назад, вынимал их,
бросал снова и все время упорно смотрел на свои лапти.
Когда он взял
весла, оттолкнув шлюпку, и плавная качка волны отнесла берег назад — тоска, подобная одиночеству раненого в пустыне,
бросила на его лицо тень болезненной мысли, устремленной к городу.
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду,
весла и часть пространства, но от огня мрак вокруг стал совсем черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл к проливу, взглядывая на звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась к берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой стороны
бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
Он уцепился за борт,
бросив оставшееся
весло на дно шлюпки.
Ослепительная фиолетовая трещина расколола тьму, и ночь содрогнулась удар грома оглушил землю. Панический, долгий грохот рычал, ворочался, ревел, падал. Снова холодный огонь молний зажмурил глаза Аяна; открыв их, он видел еще в беснующейся темноте залитый мгновенным светом пролив, превращенный в сплошную оргию пены и водяных пропастей. Вал поднял шлюпку,
бросил, вырвал одно
весло — Аян вздрогнул.
— Дядя Лука, куда ты? Левонтий погиб, и ты погибнешь! — да и кинулся за ним, чтоб удержать, но он поднял из-под ног
весло, которое я, приехавши, наземь
бросил, и, замахнувшись на меня, крикнул...
Господа, довольно я пред вами в своем рассказе открыто себя малодушником признавал, как в то время, когда покойного отрока Левонтия на земле
бросил, а сам на древо вскочил, но ей-право, говорю вам, что я бы тут не испугался
весла и от дяди Луки бы не отступил, но… угодно вам — верьте, не угодно — нет, а только в это мгновение не успел я имя Левонтия вспомнить, как промежду им и мною во тьме обрисовался отрок Левонтий и рукой погрозил.
Василий
бросил в него
веслом, оно не долетело, и мужик, снова обессиленный, свалился грудью в лодку и царапал ногтями дерево, глядя на сына, а тот кричал ему издали...
Не отставал и молодой король, так что королева
бросала украдкой тревожные взгляды на супруга и отводила их, несколько успокоенная. Видимо, привыкший и умевший пить, его величество, хотя, и был
весел, но достоинства своего не терял, и если выказывал особое благоволение старшему офицеру несколько фамильярно, то в этом еще большой беды не было.
Только что «Коршун», отсалютовав английскому флагу, успел
бросить якорь на великолепном рейде, полном военных и коммерческих судов и китайских неуклюжих джонок, и стать против живописно расположенного по склону высокой горы Гонконга, сияющего под лучами солнца своими роскошными постройками и купами зелени, как со всех сторон корвет был осажден «шампуньками» — большими и малыми китайскими лодками, необыкновенно ловко управляемыми одним гребцом, вертящим
веслом у кормы.